Старик ударил мгновенно. Только что он сидел, согнувшись, заострив плечи, и вдруг выпрямился, словно пружина самострела. Охотник перехватил его кисть с выставленным тонким ножом уже у груди. Смахнул ее в сторону, раздирая собственную рубаху, и второй рукой отбил удар руки старика. Та, сжатыми в клюв пальцами, метила гостю в висок. Старческое тело отлетело в сторону. Только после этого охотник встал, растирая больную ногу.

– Убьешь меня? – прохрипел Пата, ощупывая ободранное лицо.

– Я не охочусь на безумных стариков, – с горечью покачал головой охотник. – Если я убиваю кого-нибудь, то лишь защищаясь. Конечно, если ты не одна из этих мерзостей, пришедших из-за границ Салпы. И еще. Я не насылаю ни на кого сиунов. Да и не владею ни одним из них. И я уже не тот мальчишка, что приходил к тебе три года назад, Пата. Ведь ты не Паттар? Ты всего лишь слезинка великого Паттара? А я вообще неизвестно кто, потому что мальчишка, который приходил к тебе, три года назад перестал быть. В тот самый миг, когда разглядел подлинное лицо своей матери. Теперь я другой.

– Это да, – прошептал, подтягивая колени к груди, Пата. – Ты другой. Тот Кай не смог бы отбить мой удар. И никто не смог бы. Только кто-то из двенадцати. Да и то… Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?

– Я хочу все знать, – твердо сказал охотник. – Кто такие эти двенадцать? Почему их имена совпадают с именами кланов? О каком равновесии ты говоришь, если Хуш-Кессар уже нет? Кто такие – «они»? Почему твой собственный сиун грозит тебе гибелью? Правда ли, что сиуны – это надсмотрщики за вашей дюжиной от Пустоты? О каком престоле ты говоришь? Что такое здесь происходит, Пустота меня задери?!

– Задерет, – захихикал старик. – Дай ей волю, задерет. И не дашь воли, тоже задерет. Уходи. Уходи, парень. Уходи отсюда! Они уже близко, уходи!

Он начал хрипеть и биться головой о камень.

Охотник выпрямился, развернулся и пошел прочь. Выйдя на улицу, он прикрыл дверь, свистом подозвал коня и повел его к воротам. Когда до них оставалось три десятка шагов и стражники уже начали раздвигать створки, сзади послышался крик. Пата бежал за ним.

– Отправляйся в Кету, – кричал старик. – Найди Уппи. Это не может продолжаться бесконечно. Мне тут нечем дышать! Мне уже давно нечем дышать! Пусть она посмотрит в твое сердце. Ведь зачем-то Эшар затеяла все это? Пусть Уппи расплетет все! Она всегда хорошо расплетала! Пусть!

– Зачем? – не понял охотник.

– Чтобы ты все понял, – остановился Пата, и тут сиун его ударил.

Он рухнул с неба подобно падающему на добычу орлу. Охотник ждал, что сиун расплющит старика, но вместо этого мглистый пернатый распустил в стороны крылья и закутал жертву в сверкающую пелену.

– О мать моя, дочь Пустоты! – в ужасе вымолвил один из стражников.

Крылья обняли старика туже, еще туже, обратились белоснежным коконом и вдруг растаяли. Пата, замерший в той позе, в которой его настиг сиун, был мертв. Охотник, которому мгновение назад почудилось, что это его обнимает сиун, его кости трещат, его дыхание прерывается, с ужасом выдохнул, расправил плечи, невольно раскинул руки, словно и сам собирался взлететь, но тут же схватился за рану на боку. Подул легкий ветерок, и старик рассыпался в прах, понесся над Намешскими палатами пылевым смерчем.

– Точно как Хуш, – пробормотал охотник и обернулся на стук копыт. По пустынной улице, которая была видна через приоткрытые ворота, промчались пять всадников в черных плащах. Охотник закрыл глаза, потом выдохнул, погладил фыркающего коня и повел его мимо оторопевших стражников. Посередине улицы он остановился и опустился на одно колено. На камнях мостовой что-то лежало. Охотник наклонился еще ниже. Подобно вылепленному крохотным малышом из сырого песка отпечатку пряжки отцовского ремня на камне отпечаталась крохотная фигурка. В квадратике с закругленными краями шириной в два пальца различался необычно отчетливый отпечаток солнца. Рядом виднелись пятна крови.

Охотник распустил ворот рубахи, сверкнул старым ожогом с точно таким же рисунком и вытащил из-за пазухи висевшую на кожаном шнурке глинку, которая и была причиной ожога. Рисунок был на одной из ее сторон. Охотник поднес глинку к крохотному отпечатку, потом перевернул ее. На обратной стороне было изображено странное, неказистое, словно собранное из разномастных колонн здание, на плоской крыше которого выделялись двенадцать зубцов.

Вдоль мостовой пробежал порыв ветра, и странный отпечаток на камне развеялся пылью. Охотник убрал глинку, вытащил платок и тщательно собрал с камня капли крови.

– Что это были за всадники? – спросил он у выпучивших глаза стражников.

– Не знаю, – пролепетал самый бойкий из них, затем зевнул и начал тереть слипающиеся от недосыпа глаза. – Я думал, что это твои друзья, господин охотник. Один из них спросил, прошел ли к господину Пата господин Кай, я сказал, что прошел. После этого тот, который спрашивал, стал громко смеяться. Рыжий такой, и лицо конопатое. Веселый. Он сказал, что они подождут господина охотника у ворот. Я правда думал, что это твои друзья. А что стряслось с господином хранителем? Это к беде, господин охотник?

– Не знаю, – проговорил Кай и поднял голову, рассматривая наливающиеся чернотой тучи. – Но друзей у меня нет. Здесь – нет. И эти пятеро – не друзья мне.

Глава 1

Кривые Сосны

В былые времена окраинная Кета слыла захолустьем Текана. Еще большим захолустьем считался далекий Сакхар – город-крепость клана Смерти, но Сакхар и городом никто не числил, так он и оставался несочтенным, всего лишь направлением на запад, и только. О Сакхаре вспоминали, когда следовало отметить что-то далекое и бессмысленное, припугнуть таинственными воинами клана Хара – клана Смерти или послать кого-нибудь куда подальше, а Кета была вполне осязаемой, пусть и не близкой. Когда в предгорьях Западных Ребер еще стоял белостенный Харкис, Кета считалась проезжим городом на пути из Харкиса в Ламен и Ак, но, с тех пор как предпоследний иша повелел уничтожить и белый город, и весь клан Сакува, столица клана Кикла – клана Травы – Кета оказалась в глухом углу. Нет, оставалась еще и дорога на Ламен и Ак, имелся тракт к Намеше, можно было угадать в сухой степи по заброшенным оплотам и сигнальным вышкам и дорожку к Сакхару, но прямой путь к Парнсу и в Гиблые земли через пепелище Харкиса зарастал и затягивался с каждым годом. Недобрая слава ходила о горных лесах той стороны, и раньше она была непростой, после уничтожения Харкиса украсилась кровью и костями, а уж когда случилась Пагуба, так и вовсе обратилась погибелью и ужасом. Тем более что деревни, которые уцелели после расправы над Сакува, постепенно, не за год, не за два, но перебрались со всем своим хозяйством или ближе к Кете, или и вовсе к Ламену, а те, что остались, сгинули в первые же месяцы Пагубы без следа. И ладно бы заглохла только дорога к перевалу через Харкис, так и тракт между Намешей и Кетой пользовался дурной славой. Минуя последнее селение Кривые Сосны, он на пять сотен лиг углублялся в дремучие чащи, а уж там…

Когда-то острословы говорили, что иша правит всем Теканом, но в некоторые его части предпочитает не заглядывать. Одной из таких частей и были чащи между Кетой, руинами Харкиса и селом Кривые Сосны. С тех пор как спокойствие надолго покинуло многие дороги Текана, а некоторые из них вовсе заполонил ужас, купцы-смельчаки рисковали путешествовать между городами только с хорошей охраной, а кое-куда не совались даже и с нею. Как раз тракт между Намешей и Кетой все более и более сползал в разряд тех дорог, которых следовало избегать во всяком случае. Но на то они и торговцы, чтобы смешивать осторожность с безрассудством, а тонкий расчет – с надеждой на слепую удачу. На то они и купцы, чтобы грузить подводы, нанимать охрану и отправляться в дальний путь, поглядывая в алеющее небо, остерегаясь мертвых деревенек и глухих урочищ, но, думая прежде всего о торге, радоваться, что, четвертый год обходясь без иши, Текан не окунулся в кровь междоусобиц. Хотя почти каждый из них понимал, что не разум правителей городов и кланов следовало благодарить за это. Слишком велики были расстояния между городами, да и слишком проредились за три года народы, и конца этому прореживанию все не было и не было видно.